Сно­ва скон­ча­лась рос­сий­ская ин­тел­ли­ген­ция. Ин­фи­ци­ро­ван­ная ви­ру­сом се­ро­с­ти, бро­шен­ная вра­га­ми, не ин­те­рес­ная се­бе са­мой, она ус­ту­пи­ла ме­с­то клас­су су­ществ, не­пло­хо вла­де­ю­щих ино­ст­ран­ны­ми язы­ка­ми, раз­би­ра­ю­щих­ся в пси­хо­ло­гии, спо­соб­ных иг­рать с раз­но­об­раз­ны­ми сти­ля­ми, но не име­ю­щих ни­ка­ко­го от­но­ше­ния к идей­но­с­ти и бес­поч­вен­но­с­ти, ко­то­рые оп­ре­де­ля­ли пор­т­рет клас­си­че­с­ко­го рус­ско­го ин­тел­ли­ген­та. На эти гру­ст­ные мыс­ли на­во­дят нас два не­дав­но из­дан­ных ро­ма­на – «ВИТЧ» Все­во­ло­да Бе­ниг­се­на и «Всё, что вы хо­те­ли, но бо­я­лись под­жечь» Ан­ны Коз­ло­вой.

Одна из самых простых и закономерных задач словесности – сохранение памяти о собственной жизни: о родителях, жёнах, друзьях детства, о личных трагедиях и комедиях. Сильнейший стимул в развитии писательского мастерства – спасение от беспамятства родных сюжетов, воскреше­ние себя силою словесного искусства. Превратить своё прошлое и настоящее в устойчивую историю – знак того житейского, автобиографического реализма, который в последние годы крепнет в нашей литературе и становится едва ли не главной альтернативой разнообразным фантастиче­ским фабулам, в которых душа автора спрятана так глубоко, что мысль о соотнесении с реальностью повседневного существования и вовсе не возникает. В данном контексте новые книги Андрея Аствацатурова («Скунскамера») и Сергея Шаргунова («Книга без фотографий»), только что переизданные произведения Романа Сенчина («Минус», «Нубук», «Вперёд и вверх на севших батарейках»). Авторы фотографируют себя и пер­сональное прошлое, присутствуют в текстах с подлинными именами и фамилиями, рассказывают о том, как учились, влюблялись, трудились и – обязательно – впадали в пессимистические настроения.

У со­вре­мен­но­го фи­ло­со­фа Ва­ди­ма Руд­не­ва есть ра­бо­та «Ме­та­фи­зи­ка фут­бо­ла». В ней со­об­ща­ет­ся, что му­жи­ки, на­пря­жён­но на­блю­да­ю­щие за мат­чем, на са­мом де­ле за­ня­ты про­смо­т­ром пор­но­филь­ма. Ког­да мяч ока­зы­ва­ет­ся в во­ро­тах со­пер­ни­ка, это мо­жет оз­на­чать лишь од­но: по­сле удач­ной ком­би­на­ции при­шло вре­мя куль­ми­на­ции по­ло­во­го ак­та, за­би­тый гол – знак ор­газ­ма, ра­ди ко­то­ро­го за­пол­ня­ют­ся ста­ди­о­ны и шу­мят бо­лель­щи­ки пе­ред те­ле­ви­зо­ром. А ещё Ва­дим Руд­нев счи­та­ет, что ре­а­лиз­ма не су­ще­ст­ву­ет, и нель­зя на­зы­вать этим иде­о­ло­ги­че­с­ким сло­вом ли­те­ра­ту­ру XIX сто­ле­тия. Ме­ня, с дет­ст­ва ув­ле­чён­но­го иг­ро­вы­ми ви­да­ми спор­та, осо­бен­но обес­по­ко­и­ла руд­нев­ская ме­та­фи­зи­ка фут­бо­ла. То ли смо­т­рю, о том ли ду­маю? Ре­шил, что всё-та­ки со­зер­цаю спор­тив­ный по­еди­нок, не под­сма­т­ри­вая при этом за со­во­куп­ля­ю­щи­ми­ся те­ла­ми. Но тре­во­га ос­та­лась. Со­вре­мен­ная сло­вес­ность мно­гое де­ла­ет для то­го, что­бы под­дер­жать в чи­та­те­ле ощу­ще­ние на­ра­с­та­ю­щей тре­во­ги, не­уве­рен­но­с­ти в ми­ре. Гам­лет, по­до­зре­ва­ю­щий, что оби­та­е­мая все­лен­ная – это Клав­дий, убив­ший бра­та, жи­вёт сре­ди нас.

Опубликовано на http://www.rospisatel.ru/konferenzija/tatarinov.htm. 2011 г.

Когда в издательстве «Эксмо» был подготовлен к печати роман Юрия Мамлеева «После конца», на экраны страны вышел фильм Ларса фон Триера «Меланхолия». В наши дни апокалипсисы часто идут параллельно, расталкивая друг друга у порога вечности, которая снова проигрывает длящемуся времени. В современной культуре эсхатология — модная тема, форма новой сентиментальности, заставляющая вздыхать об исчезающем мироздании. Она же — эффектный кадр, в котором до жути любопытно представить себя. Что ж делать, многим приятно пить и танцевать на фоне последнего для нас астероида. Ведь мало кто верит, что он прилетит. Религиозные страхи и предчувствия мы привыкли топить в искусстве, поэтому у нас много разных апокалипсисов. Оценивая очередную катастрофу, надо воспринять ее как симптом. Стоит поразмышлять о диагнозе и, возможно, увидеть путь.

Современный литературный процесс отличает децентрация. В нём легко увидеть маргинальность, эпизодичность и необязательность. Нет консолидирующей фигуры, вокруг которой мог быть образован диалог. Такой фигурой не является ни Гарсиа Маркес, ни недавно ушедшие Сэлинджер или Павич. Такая же ситуация — и в русской литературе. Высок авторитет, допустим, Распутина или Белова, но они имеют лишь косвенное отношение к современной литературной ситуации. Публицистика интересует их больше, чем поэтика. Нарастает ощущение факультативности каждого художественного текста. Трудно не прочитать, например, Коэльо, книги о Поттере или романы Дэна Брауна, потому что все их читают и все о них говорят, но это не совсем литература. Нет литературных направлений и школ, способных бороться за созданную ими эстетику. Тому, кто помнит о литературных спорах "серебряного века", о теургических контекстах поэзии и прозы, сейчас может стать скучно.

Хорошо известно, что роман Леонида Леонова «Пирамида» любят не все литературоведы и критики. А.М. Любомудров, М.М. Дунаев, А.Варламов считают его антихристианским произведением, духовным падением писателя, который около полувека посвятил созданию эпоса, в котором Бог и сатана близки к примирению, а человек – к уничтожению. Многие филологи-христиане, не собираясь писать о «Пирамиде», в частных беседах сообщают о своём настороженном отношении к леоновскому тексту. И дело не в объёме, хотя многих пугает и он, а в тёмной атмосфере, в стремлении каждого героя, будь то священник Матвей или кинорежиссёр Сорокин, сообщить о практически решённой гибели мира.

Опубликовано на http://www.zavtra.ru/denlit/122/14.html. 2006 г.

Работа опубликована на портале "Русское поле" (http://parus.ruspole.info/node/237)

Современная литература часто обращается к устойчивым событиям мировой культуры, облегчающим возникновение перспективного диалога в рамках художественной словесности. Миф, присутствуя в произведении, посылают первый авторский сигнал о том, что здесь предстоит встреча с хорошо известным сюжетом. Скорее всего, он сохранит связь с родным контекстом, даст возможность еще раз пережить значимые события – но не как пересказ, украшающий известное повествование новыми деталями, а как инверсию привычных смыслов.

Стихи Всеволода Емелина вряд ли понравятся читателю, поймавшему лирическую волну. Он — не трубадур, собирающийся вновь искать самые необходимые слова для выражения любви-страдания к даме, которую не суждено увидеть. Емелин — вагант, агрессивно смотрящий на мир, чуждый доброй сентиментальности и возвышенным сюжетам. Он напоминает рано стареющих шалопаев средневековья, прекрасно разбирающихся в литературе и богословии, но из-за проблем с характером неспособных окончить университет, стать обеспеченными мудрецами. 

Опубликовано в интернет-журнале "Парус" (http://www.hrono.ru/proekty/parus/ttrncv1210.php) 2010 г.