У со­вре­мен­но­го фи­ло­со­фа Ва­ди­ма Руд­не­ва есть ра­бо­та «Ме­та­фи­зи­ка фут­бо­ла». В ней со­об­ща­ет­ся, что му­жи­ки, на­пря­жён­но на­блю­да­ю­щие за мат­чем, на са­мом де­ле за­ня­ты про­смо­т­ром пор­но­филь­ма. Ког­да мяч ока­зы­ва­ет­ся в во­ро­тах со­пер­ни­ка, это мо­жет оз­на­чать лишь од­но: по­сле удач­ной ком­би­на­ции при­шло вре­мя куль­ми­на­ции по­ло­во­го ак­та, за­би­тый гол – знак ор­газ­ма, ра­ди ко­то­ро­го за­пол­ня­ют­ся ста­ди­о­ны и шу­мят бо­лель­щи­ки пе­ред те­ле­ви­зо­ром. А ещё Ва­дим Руд­нев счи­та­ет, что ре­а­лиз­ма не су­ще­ст­ву­ет, и нель­зя на­зы­вать этим иде­о­ло­ги­че­с­ким сло­вом ли­те­ра­ту­ру XIX сто­ле­тия. Ме­ня, с дет­ст­ва ув­ле­чён­но­го иг­ро­вы­ми ви­да­ми спор­та, осо­бен­но обес­по­ко­и­ла руд­нев­ская ме­та­фи­зи­ка фут­бо­ла. То ли смо­т­рю, о том ли ду­маю? Ре­шил, что всё-та­ки со­зер­цаю спор­тив­ный по­еди­нок, не под­сма­т­ри­вая при этом за со­во­куп­ля­ю­щи­ми­ся те­ла­ми. Но тре­во­га ос­та­лась. Со­вре­мен­ная сло­вес­ность мно­гое де­ла­ет для то­го, что­бы под­дер­жать в чи­та­те­ле ощу­ще­ние на­ра­с­та­ю­щей тре­во­ги, не­уве­рен­но­с­ти в ми­ре. Гам­лет, по­до­зре­ва­ю­щий, что оби­та­е­мая все­лен­ная – это Клав­дий, убив­ший бра­та, жи­вёт сре­ди нас.

Руд­нев­ский ме­тод – по­ка­зать мар­ги­наль­ное и ши­зо­фре­ни­че­с­кое как ес­те­ст­вен­ное и обя­за­тель­ное. Ав­тор «Ме­та­фи­зи­ки фут­бо­ла» вы­вел на бе­лый свет од­ну из да­лё­ких ас­со­ци­а­ций, пред­ста­вил её как воз­мож­ность, вы­дви­нул на пер­вый план и ут­вер­дил как кон­цеп­цию. Это и есть от­ри­ца­ние ре­а­лиз­ма – уве­рен­ность, что в каж­дом сю­же­те ос­нов­ным яв­ля­ет­ся не пер­вый, а дру­гой смысл, ко­то­рый не дан че­ло­ве­ку в спо­кой­ном, при­выч­ном вос­при­я­тии. На­до взра­с­тить в се­бе ли­хо­го ин­тер­пре­та­то­ра, Гам­ле­та-гно­с­ти­ка в спе­ци­аль­ных чёр­ных оч­ках, и тог­да…

…Бу­дет, как в но­вой кни­ге Ми­ха­и­ла Ели­за­ро­ва. «Ну, по­го­ди!» – о том, как сек­су­аль­но оза­бо­чен­ный Волк пре­сле­ду­ет сим­па­тич­но­го Зай­ца. «Коз­лё­нок, ко­то­рый умел счи­тать до де­ся­ти» – муль­тик об оче­ред­ной по­бе­де Ан­ти­хри­с­та. «Воз­вра­ще­ние блуд­но­го по­пу­гая» – ра­зоб­ла­че­ние эми­г­ра­ции в по­зд­нем СССР. «Ста­рик Хот­та­быч» от­кры­ва­ет чи­та­те­лю ре­аль­ность ис­лам­ской уг­ро­зы. Ко­ло­бок не хо­чет быть че­ло­ве­ком, по­то­му что не же­ла­ет быть съе­ден­ным го­су­дар­ст­вом. Жизнь Ко­лоб­ка обо­ра­чи­ва­ет­ся тя­жё­лой прит­чей: он ушёл от Зай­ца-тру­со­с­ти, от Вол­ка-зло­бы и Мед­ве­дя-ле­ни, но был унич­то­жен Ли­сой-по­хо­тью. Ко­лоб­ку ос­та­ва­лось толь­ко вос­па­рить, сбе­жать от ми­ра, но пой­ма­ло его вож­де­ле­ние. И съе­ло, как сек­су­аль­ное воз­буж­де­ние – фут­боль­но­го бо­лель­щи­ка, ес­ли матч про­хо­дит на по­ле Ва­ди­ма Руд­не­ва.

«Дет­ст­во моё, про­кля­то всё…», – кри­чит Глеб Са­мой­лов в но­вом аль­бо­ме «Трэш». Ели­за­ров­ский трэш – унич­то­же­ние ос­тат­ков дет­ской не­по­сред­ст­вен­но­с­ти в уг­рю­мом со­зна­нии че­ло­ве­ка, ко­то­рый по­нял глав­ное: смысл, ко­то­рый да­ёт­ся в ру­ки сра­зу, от­кры­ва­ет­ся без про­блем, не есть са­мый зна­чи­тель­ный смысл. Глав­ный – это тот, что боль­ней и мрач­ней. Со­вет­ский Бу­ра­ти­но – Мус­со­ли­ни, бро­са­ю­щий вы­зов «иу­дей­ской ме­та­фи­зи­ке» Ка­ра­ба­са Ба­ра­ба­са. «Три по­ро­сён­ка» – сказ­ка о том, как хи­т­рые ма­со­ны унич­то­жа­ют тра­ди­ци­он­ную куль­ту­ру.

Яс­но, что в кни­ге Ели­за­ро­ва имен­но эти ка­зу­сы сра­зу вы­хо­дят на пер­вый план. Чи­та­ет­ся смеш­но, хо­тя и не без жа­ло­с­ти к по­ве­ст­во­ва­те­лю, ко­то­рый так при­дав­лен при­чуд­ли­вы­ми пу­с­тя­ка­ми. За­по­ми­на­ет­ся сра­зу, пе­ре­ска­зы­ва­ет­ся без уси­лий. Но кни­га Ели­за­ро­ва – не о па­ра­док­сах ин­тер­пре­та­ции, не о ве­сё­лой ду­ше, уме­ю­щей иг­рать с тек­с­та­ми. Она, как и ука­за­но в под­за­го­лов­ке, о фа­шиз­ме. Этот фа­шизм не со­би­ра­ет ми­тин­ги, не стро­ит пол­ки, не нуж­да­ет­ся в сва­с­ти­ке. Не в эпи­че­с­ком бою унич­то­жа­ет этот фа­шизм внеш­не­го вра­га. Он ме­то­дич­но стре­ля­ет по вну­т­рен­не­му ми­ру че­ло­ве­ка, ов­ла­дев­ше­го ме­то­дом об­на­ру­же­ния пси­хи­че­с­ких ужа­сов и нрав­ст­вен­ных нис­хож­де­ний в при­выч­ных тво­ре­ни­ях пи­са­те­лей и ре­жис­сё­ров.

В гла­ве «Да, смерть!» ска­за­но о том, как про­сы­па­ет­ся в ре­бён­ке за­дум­чи­вый гно­с­тик. В се­ми­лет­нем воз­ра­с­те, смо­т­ря те­ле­ви­зор, ге­рой Ели­за­ро­ва на­учил­ся ви­деть смерть и в «Брил­ли­ан­то­вой ру­ке», и в филь­ме «По се­мей­ным об­сто­я­тель­ст­вам». В «От­це сол­да­та» смерть при­ни­ма­ла об­раз ро­ди­те­ля, ищу­ще­го сы­на. В «Ми­ми­но» смер­тью, прав­да, ко­ми­че­с­кой, был глав­ный ге­рой. Маль­чик бы­с­т­ро по­нял, что не­о­бос­но­ван­ная ра­дость на эк­ра­не – яв­ный пред­ве­ст­ник кон­ца. Поз­же при­шла мысль о том, что рек­ла­ма – мир со­сто­яв­шей­ся ги­бе­ли: «Все эти лю­ди, ли­ку­ю­щие при ви­де йо­гур­та, ско­во­род­ки или ав­то­мо­би­ля, про­сто не по­ни­ма­ют, что умер­ли».

«Я же с дет­ст­ва умел на­хо­дить смерть, где её за­ве­до­мо не бы­ло», – это при­зна­ние мно­гое про­яс­ня­ет в кон­ст­рук­ции кни­ги Ели­за­ро­ва. Она – об од­ной на­вяз­чи­вой спо­соб­но­с­ти: ви­деть то, че­го нет, но это НЕТ тре­бу­ет, что­бы оно бы­ло, во­пло­ти­лось в тек­с­те, за­ня­ло ум че­ло­ве­ка. НЕТ пред­ста­ёт как цель, ко­то­рой сле­ду­ет обя­за­тель­но до­стичь, ког­да ты всма­т­ри­ва­ешь­ся в раз­но­об­раз­ные фор­мы жиз­ни, за­ра­нее зная, что всё очень пло­хо, всё пред­ре­ше­но и без­на­дёж­но. Как уку­шен­ный вам­пи­ром ге­рой филь­ма «От за­ка­та до рас­све­та», ты пы­та­ешь­ся схва­тить соб­ст­вен­ную че­люсть, пре­пят­ст­ву­ешь её чу­до­вищ­ным пре­вра­ще­ни­ям, но не мо­жешь спра­вить­ся и на­чи­на­ешь дей­ст­во­вать со­глас­но но­вой – кош­мар­ной – ло­ги­ке.

Михаил ЕЛИЗАРОВ

Ге­рой Ели­за­ро­ва, на вре­мя ос­та­вив ар­те­фак­ты, раз­мы­ш­ля­ет о соб­ст­вен­ной жиз­ни. Лю­бил иг­ру­шеч­ные пи­с­то­ле­ты, с каж­дым счи­тал обя­за­тель­ным сы­г­рать в са­мо­убий­ст­во, с пя­ти­лет­не­го воз­ра­с­та пре­крас­но знал, ку­да на­до при­ста­вить хо­ло­де­ю­щий ствол: «По­след­ний раз я за­ст­ре­лил­ся во сне, уже взрос­лым че­ло­ве­ком. Вна­ча­ле был до­воль­но бо­лез­нен­ный удар в ви­сок, за­тем ли­цо на­ча­ло ко­че­неть. Око­с­те­нел под­бо­ро­док…». Жи­вое от­кли­ка­ет­ся на зов ду­ши, поз­во­ля­ет во­об­ра­зить се­бя мёрт­вым. Ге­рой взрос­ле­ет, ока­зы­ва­ет­ся в Гер­ма­нии, пы­та­ет­ся ус­т­ро­ить­ся в морг мой­щи­ком тру­пов. Ря­дом то­ва­рищ, мед­лен­но уми­ра­ю­щий от ге­ро­и­на. На ра­бо­ту не при­ня­ли, но тут же по­сту­па­ет но­вое пред­ло­же­ние: взять в ру­ки ка­ме­ру и сни­мать гей-пор­но – ещё од­но сви­де­тель­ст­во то­го, что смерть в на­шем ми­ре по­все­ме­ст­на. По­па­да­ет в Моск­ву. Зна­ко­мый, у ко­то­ро­го Ели­за­ров жи­вёт на Ар­ба­те, се­рь­ёз­но по­ра­бо­щён ал­ко­го­лем – до аг­рес­сии и бе­зу­мия. За­хва­чен и сам Ар­бат: «Ка­кие-то лот­ки, ма­т­рёш­ки, со­вет­ские обес­че­щен­ные фу­раж­ки на про­да­жу, гор­ла­с­тые ту­ри­с­ты. Точ­но вы­ско­чив­шие из пре­ис­под­ней чёр­ные, стро­и­тель­ной по­ро­ды, та­д­жи­ки, взла­мы­ва­ли от­бой­ны­ми мо­лот­ка­ми ас­фальт…». Ели­за­ров­ская кни­га – не о со­сто­я­нии внеш­ней ре­аль­но­с­ти и не об ис­тол­ко­ва­нии по­пу­ляр­ных сю­же­тов, а о со­зна­нии, ко­то­рое то­нет в оди­но­че­ст­ве и по-сво­е­му гор­дит­ся этим глу­бо­ким по­гру­же­ни­ем.

В филь­ме «Со­ба­чье серд­це» об­на­ру­жен фа­шизм ли­бе­ра­лиз­ма: «Пре­об­ра­жен­ский дву­ли­чен – как ев­ро­пей­ское со­об­ще­ст­во, буб­ня­щее о ми­ло­сер­дии и од­но­вре­мен­но ус­ти­ла­ю­щее тру­па­ми Сер­бию, Ирак, Ли­вию». Здесь пе­ред чи­та­те­лем про­хо­дит бо­е­вой гно­с­ти­цизм Алек­сан­д­ра Про­ха­но­ва, ко­то­рый и в пуб­ли­ци­с­ти­че­с­ких ста­ть­ях, и в ро­ма­нах по­вто­ря­ет, что ад, взяв в со­юз­ни­ки За­пад, ата­ку­ет по­след­ние рус­ские ба­с­ти­о­ны ра­зу­ма и свя­то­с­ти, при­кры­ва­ясь дья­воль­ской ри­то­ри­кой ими­та­ци­он­но­го гу­ма­низ­ма. Фильм «Му­ха» – о те­ле­пор­та­ции СССР, о том, как род­ная стра­на пе­ре­ме­с­ти­лась из мо­дер­низ­ма в пост­мо­дерн, пре­вра­тив­ший нас в жи­те­лей од­но­го из «фи­ли­а­лов за­гроб­но­го ми­ра». Те­перь стра­на хо­чет об­рат­но, но на­зой­ли­вое на­се­ко­мое «не от­ме­нить, не из­жить». И это уже гно­с­ти­цизм Вик­то­ра Пе­ле­ви­на. Его сло­ва из ро­ма­на «Ам­пир В» ци­ти­ру­ют­ся прак­ти­че­с­ки бук­валь­но: в но­вом рос­сий­ском ге­рое, ко­то­рый так хо­чет ка­зать­ся эпи­че­с­ким за­щит­ни­ком тра­ди­ци­он­ных цен­но­с­тей, «зре­ет ино­пла­нет­ный за­ро­дыш». Он ско­ро ра­зо­рвёт хи­лое те­ло стра­ны. Фильм «Му­ха» транс­фор­ми­ру­ет­ся в иное ки­но. На­зы­вать­ся оно бу­дет «Чу­жой».

У Пе­ле­ви­на вос­соз­да­на «вну­т­рен­няя Мон­го­лия». У Ели­за­ро­ва – вну­т­рен­няя фа­шист­ская Гер­ма­ния: твоё соб­ст­вен­ное со­зна­ние, ув­ле­чён­ное раз­но­об­раз­ны­ми нис­хож­де­ни­я­ми, на­де­ва­ет ка­с­ку, во­ору­жа­ет­ся ав­то­ма­том, ста­вит ду­шу к стен­ке, за­став­ляя её пе­ред смер­тью при­знать, что ма­те­рия – дерь­мо, жизнь – кош­мар, а Ко­ло­бок с Зай­цем – жерт­вы все­мир­но­го на­си­лия над всем, че­му уго­то­ва­но во­пло­тить­ся на на­шей брен­ной зем­ле.

Мно­го ска­за­но о том, как по­хо­жи пост­мо­дер­низм и «тю­рем­ный дис­курс»: ци­тат­ность и страсть к па­фос­ным пе­ре­ска­зам, те­ле­сность, на­глый эро­тизм и вы­чур­ная сен­ти­мен­таль­ность. Вся стра­на, оду­рев от не­раз­ли­че­ния, по­ёт блат­ные пес­ни. Наш глав­ный над­зи­ра­тель, сто­рож и кон­во­ир – те­ле­ви­де­ние. Храм Хри­с­та Спа­си­те­ля, по­ст­ро­ен­ный на гряз­ные день­ги, – «блат­ная та­ту­и­ров­ка на то­по­гра­фи­че­с­ком те­ле Моск­вы». Не в пра­во­слав­ную Рос­сию воз­вра­ща­ют нас Ель­ци­ны, Луж­ко­вы и Це­ре­те­ли, а в ги­гант­скую тюрь­му, в кри­ми­наль­ный мир, на­вя­зы­ва­ю­щий свою по­эти­ку. Как в сказ­ках и мульт­филь­мах на­шёл Ели­за­ров яв­ные сле­ды пси­хи­че­с­ко­го раз­ло­же­ния и ме­та­фи­зи­че­с­ких атак, так и в се­го­дняш­ней рос­сий­ской ис­то­рии об­на­ру­жил он при­зна­ки ка­та­ст­ро­фи­че­с­ких транс­фор­ма­ций.

Ли­те­ра­тур­ная ис­то­ри­о­со­фия сей­час по­пу­ляр­на. Здесь и Ми­ха­ил Ели­за­ров с его со­ци­аль­ным кри­ти­циз­мом, с ра­зоб­ла­че­ни­ем куль­ту­ры на­ше­го вре­ме­ни. Но глав­ная дра­ма, яв­лен­ная в «Бу­рат­ти­ни», всё-та­ки иная: об от­ри­ца­тель­ных чу­де­сах со­вре­мен­но­с­ти, о воз­мож­ной ги­бе­ли род­ной стра­ны рас­суж­да­ет не по­ли­тик с пар­тий­ным зна­ме­нем в ру­ках и не пра­во­слав­ный че­ло­век, во­ору­жён­ный свет­лы­ми схе­ма­ми цер­ков­ной ис­то­рии, а уг­рю­мый гно­с­тик, до­ста­точ­но спо­кой­но на­блю­да­ю­щий за сго­ра­ни­ем ма­те­ри­аль­но­го ми­ра, из­би­ра­ю­щий ме­тод ана­ли­за, ко­то­рый дол­жен сжать, уп­ро­с­тить ре­аль­ность до чу­до­вищ­но­го смыс­ла и, воз­мож­но, сгре­с­ти всю пыль на­ше­го ми­ра, раз­ве­ять её в хо­лод­ном ко­с­мо­се. Не ут­верж­даю, что Ели­за­ров – гно­с­тик. Но ду­маю, что имен­но этот тип со­зна­ния вос­соз­да­ёт он в сво­ём стран­ном ро­ма­не, за­ма­с­ки­ро­ван­ном под сбор­ник раз­роз­нен­ных ста­тей и ав­то­био­гра­фи­че­с­ких эс­се.

В этой мыс­ли ук­реп­ля­ют че­ты­ре не­боль­шие гла­вы, по­свя­щён­ные «Снеж­ной Ко­ро­ле­ве». «Тро­га­тель­ная сказ­ка-прит­ча» ока­зы­ва­ет­ся тре­на­жё­ром для не­уто­ми­мо­го ин­тел­лек­та. Сна­ча­ла Ан­дер­сенпред­ста­ёт по­сле­до­ва­тель­ным бор­цом с гно­зи­сом, ко­то­рый де­ла­ет Кая хо­лод­ным, чёр­ст­вым, пре­зи­ра­ю­щим про­стую по­всед­нев­ность. Но да­лее пред­ла­га­ет­ся иная вер­сия. Ока­зы­ва­ет­ся, что дат­ский ска­зоч­ник «вос­соз­да­ёт ве­ли­че­ст­вен­ную ми­с­те­рию Льда». Кай па­да­ет, ли­ша­ясь «сво­ей бес­смерт­ной ан­ге­ли­че­с­кой ле­дя­ной при­ро­ды и ста­но­вит­ся обыч­ным зем­ным че­ло­ве­ком». Те­перь жут­кий хо­лод – не объ­ект чув­ст­вен­но­го пре­одо­ле­ния, а ду­хов­но-по­эти­че­с­кий центр: «Лёд – тво­рец и твор­че­с­кий ма­те­ри­ал. Он спо­со­бен по­ро­дить Все­лен­ную, пре­крас­ное ху­до­же­ст­вен­ное про­из­ве­де­ние, на­цист­скую ко­с­мо­го­нию. И этим воз­мож­но­с­ти Льда ещё не ис­чер­па­ны». Пе­ред чи­та­те­лем пред­ста­ёт гно­с­ти­цизм Вла­ди­ми­ра Со­ро­ки­на. О его «Ле­дя­ной три­ло­гии» ска­за­ны очень тёп­лые сло­ва.

Ели­за­ров то­чен в глав­ном: кри­ти­че­с­кое рас­суж­де­ние о гно­с­ти­циз­ме, мысль о не­об­хо­ди­мо­с­ти борь­бы с хо­лод­ным ин­тел­лек­ту­а­лиз­мом ча­с­то обо­ра­чи­ва­ет­ся со­еди­не­ни­ем с ним. Это зна­ют мно­гие гу­ма­ни­та­рии. В сво­ём но­вом тек­с­те Ми­ха­ил Ели­за­ров  ин­те­ре­сен стрем­ле­ни­ем сов­ме­с­тить раз­ные по­лю­са со­вре­мен­ной ли­те­ра­ту­ры в еди­ном гно­с­ти­че­с­ком ком­плек­се. Мы уже го­во­ри­ли о со­ли­дар­но­с­ти ав­то­ра «Бу­рат­ти­ни» с Про­ха­но­вым, Пе­ле­ви­ным, Со­ро­ки­ным. Есть кон­такт и с той ду­шой, ко­то­рая по­яви­лась в ро­ма­не За­ха­ра При­ле­пи­на «Чёр­ная обе­зь­я­на», ста­ла его глав­ным ге­ро­ем. Пер­вая часть кни­ги Ели­за­ро­ва – оче­вид­ный пост­мо­дер­низм: ре­аль­ность не по­зна­ёт­ся без по­мо­щи тек­с­та; не­об­хо­ди­мы сказ­ки и филь­мы, мульт­филь­мы и па­мят­ни­ки, что­бы уви­деть и оце­нить – не то, что на­хо­дит­ся в ка­д­ре, не Ко­лоб­ка с Бу­ра­ти­но, а субъ­ек­тив­ный узор, скла­ды­ва­ю­щий­ся в аг­рес­сив­ном со­зна­нии зри­те­ля или чи­та­те­ля. Вто­рая часть на­по­ми­на­ет но­вый ре­а­лизм с его от­кро­вен­ным ав­то­био­гра­физ­мом, с кон­цен­т­ра­ци­ей пи­са­те­ля на соб­ст­вен­ном Я, ко­то­ро­му в ми­ре зяб­ко и не­у­ют­но. Пост­мо­дер­низм вна­ча­ле, но­вый ре­а­лизм в кон­це. Об­щее – пи­с­то­лет, на­прав­лен­ный и на ок­ру­жа­ю­щий мир, и на са­мо­го се­бя. Мож­но вспом­нить и по­весть Пав­ла Пеп­пер­ш­тей­на «Праж­ская ночь» (опуб­ли­ко­ва­на в ав­гу­с­те 2011): кил­лер-по­эт, со­чи­ня­ю­щий стих по­сле каж­до­го спра­вед­ли­во­го вы­ст­ре­ла, мстит ци­ви­ли­за­ции за унич­то­жен­ную вес­ну. Де­сят­ки ри­сун­ков пи­с­то­ле­тов и ав­то­ма­тов ук­ра­ша­ют кни­гу кон­цеп­ту­а­ли­с­та Пеп­пер­ш­тей­на.

Гно­с­ти­цизм вос­тре­бо­ван. В нём хо­лод ми­ро­от­ри­ца­ния, ко­то­рый поз­во­ля­ет от­дох­нуть от из­бы­точ­но­го па­фо­са и на­до­ев­ших жи­тей­ских при­вя­зан­но­с­тей. Их ма­с­те­ра со­вре­мен­ной сло­вес­но­с­ти ча­с­то вы­бра­сы­ва­ют из сво­их про­из­ве­де­ний, буд­то бо­ят­ся быть об­ви­нён­ны­ми в ста­ро­мод­ном вле­че­нии к про­сто­му и ду­шев­но­му. Ми­ха­ил Ели­за­ров пи­шет о мрач­ном та­лан­те ви­деть по­всю­ду унич­то­же­ние. Дет­ские кни­ги и филь­мы – по­ли­гон для смер­то­нос­ных ин­стинк­тов. Ис­то­рия – про­ст­ран­ст­во пре­да­тель­ст­ва и под­мен. Пост­мо­дер­ни­с­ты, во­ору­жив­шись кри­ми­наль­ным дис­кур­сом, раз­ру­ша­ют по­след­нее. Да­же га­с­тар­бай­те­ры, тор­гу­ю­щие в Моск­ве пи­рож­ка­ми, по­хо­жи на за­хват­чи­ков.

«Фа­шизм про­шёл», – под­за­го­ло­вок ели­за­ров­ской кни­ги. Фа­шизм во­круг, про­тив те­бя и нет от не­го спа­се­ния, или глав­ный фа­шист – ты сам, го­то­вый рас­тер­зать се­бя де­прес­сив­ным вос­при­я­ти­ем ми­ра? Злой Де­ми­ург при­го­во­рил Ко­лоб­ка к не­сча­ст­ной жиз­ни и страш­ной смер­ти или это со­вре­мен­ный гно­с­тик из­му­чен соб­ст­вен­ным ис­тол­ко­ва­ни­ем дет­ской сказ­ки? Мир – фа­шист, унич­то­жа­ю­щий че­ло­ве­ка? Или бе­да в че­ло­ве­ке, со­крыв­шем се­бя от про­сто­ты и ра­до­с­ти?