Каталог статей
Индивидуальное и социальное в идеологии раннего английского Просвещения
Принято считать – и это вполне справедливо – что идеология западноевропейского Просвещения как система определенных идей заявила о себе не только в научных трудах, различного рода публицистике, но и, скорее всего в не меньшей мере, в художественной литературе этой эпохи. По этому поводу один из авторов недавно вышедшей из печати «Зарубежной литературы второго тысячелетия» высказал следующую, на наш взгляд, весьма примечательную мысль в связи с постановкой проблемы своеобразия литературы 18 века в целом: «… вопрос о соотношении в ней идейной и эстетической новизны невозможно решить, не уточнив предварительно содержание центрального культурно-идеологического понятия эпохи – понятия Просвещения, не выяснив специфики связи между миром идей и творческой практикой писателей. На этот вопрос, по крайней мере в учебной литературе, пока не находится адекватного ответа» (1, с. 76).
Предлагаемую статью следует расценивать как некоторую попытку наметить один из возможных вариантов поиска ответа на заданный вопрос на примере анализа знаменитой книги, пожалуй, самого известного из выдающихся представителей раннего английского Просвещения Даниеля Дефо.
В отечественном литературоведении и искусствознании уже было отмечено вполне определенное единство идеологии и искусство в качестве характернейшей особенности просветительской эстетики. По словам, к примеру, В.С. Библера, в «Салонах» Дидро «мозаика стилей 18 века сразу же, с пылу, с жару, оборачивается мозаикой в к у с а, причем сама эта м о з а и к а оказывается формой единственно возможной – для культуры вкуса - внутреннего е д и н с т в а» (2, с. 156).
Аналогичный мотив внутреннего единства, но уже индивидуального и социального на страницах романа Дефо, по нашему глубокому убеждению, составляет его ведущий идейный мотив, а содержание и особенности художественной разработки этого мотива имеют немало общего с тем, что принято называть идеологией века Просвещения. Впервые он программно прозвучал в 1690 году, в год публикации «Опыта о человеческом разуме» Д. Локка. Едва ли не основополагающей идеей этого философского труда была идея о том, что именно в благоразумном и благочестивом сознании достигается гармония между личными и общественными интересами, а, следовательно, как подсказывает элементарная логика, практической деятельностью отдельного индивидуума и жизненной практикой коллектива. В свою очередь, решающим условием становления такого сознания является постижение человеком основных законов природы, в соответствии с которыми он должен сверять свою жизнедеятельность. Определяющую роль при этом играет разум, помогающий человеку познать упомянутые законы и неуклонно следовать им.
Суть эволюции главного героя романа Дефо сводится к обретению им той нравственной зрелости, когда его сознание действительно становится и достаточно благоразумным и подлинно благочестивым, а его поступки отличаются в высшей степени гуманностью и со всей очевидностью направлены на достижение не только собственного, но и общего блага. Главным образом благодаря авторскому выбору именно такого героя в качестве центрального персонажа, «Робинзон Крузо» оказался и приключенческим романом и положил начало жанру просветительского «романа воспитания» (3, с. 50).
Не стоит забывать и о такой жанровой особенности просветительской литературы, как дидактизм, заявляющий о себе в изначальной своеобразной запрограммированности повествования, заложенной в его структуре. В частности, повествование о судьбе Робинзона ведется от лица самого героя, но уже пережившего все испытания, которым в начале книги еще только предстоит выпасть на долю того, кем и каким он был когда-то в юности. История его являет собой весьма поучительный пример как не должного, так и должного поведения человека в этом мире. Именно в таком качестве преимущественно она и представлена читателю. И нужно особенно отметить тот исключительный, на наш взгляд, художественный такт, с каким Дефо сумел сочетать два голоса – голос рассказчика и голос того, о ком он ведет рассказ, не только не смешивая их, но порою принципиально, намеренно и по необходимости, их разделяя. Таким образом, еще задолго до того, как герой рассказа обретет мудрость, рассудительность рассказчика, позволяющие ему справедливо оценивать себя со стороны, голос рассказчика вполне естественно прозвучит наряду с голосом пока еще не повзрослевшего героя, нисколько не нарушая при этом эстетической органики текста, в соответствующих моментах повествования, чтобы подсказать читателю, что следует понимать как должное, а что – как не должное.
Однако вернемся к ведущему идейному мотиву книги, также весьма органически связующему индивидуальное и социальное в судьбе ее центрального персонажа по имени Робинзон Крузо. Кстати, об имени. Поясняя его, рассказчик представляет юного себя читателю уже в первом абзаце и как некую индивидуальность, и как представителя семьи, рода, то есть определенного социума, с которым его соединяют очень естественные родственные узы. Он их вполне ощущает своим юношеским сердцем, но, как вскоре выяснится, недостаточно осознает серьезность и важность их значения для собственного благополучия. И даже разговор с отцом не производит на него должного впечатления – еще слаб его разум, и, главное, юноша более склонен прислушиваться не к голосу рассудка, а к голосу сердца. Мятежный возраст, юношеский эгоизм толкают Робинзона на пренебрежение сыновним долгом, клятвенным обещаниям, данным отцу, а, следовательно, теми самыми узами, которые поддерживают в человеке необходимое, с авторской точки зрения, единство индивидуального и социального.
Такое небрежение социальным началом при первом же выходе в море оборачивается для юноши едва ли не самыми пагубными последствиями, которые он не в состоянии пережить, сохранив в должной мере свое человеческое достоинство, а отец его друга даже предположит, что кораблекрушение на Ярмутском рейде случилось из-за присутствия на корабле такого человека, как Робинзон. В то же время автор дополнительно актуализирует феномен социального, подробно описывая, как, рискуя жизнью, матросы соседнего корабля спасали потерпевших крушение, а жители Ярмута затем оказали им существенную помощь. Да и единственное свое удачное путешествие Робинзон совершает опять же таки благодаря социальным связям: дружеским отношениям с капитаном и материальной поддержке все тех же родственников. Другими словами, уже в начале романа мотив единства индивидуального и социального звучит более чем заметно. Но программный характер он обретает в главной части повествования, посвященной описанию жизни героя на необитаемом острове.
В свое время Ч. Диккенс по-своему упрекнул Дефо за то, что его герой во второй части книги так и не изменился. По этому поводу известная исследовательница английского просветительского романа А. Елистратова не без основания заметила, что «мнение Диккенса справедливо, если говорить об эмоциональном облике Робинзона. Но в интеллектуальном отношении Робинзон Крузо заметно меняется» (4, с. 115). На наш взгляд, в данном случае следовало бы говорить о нравственном характере перемены, происшедшей с героем романа. При этом нужно особо подчеркнуть очевидную преемственность создателя образа Робинзона идеям Д. Локка. Именно к нему «восходит внимание ко всем подробностям чувственного опыта (входящее важной особенностью в национальный облик формирующегося уже в начале 18 века английского…реализма)» (3, с. 33).
В самом деле, именно накопленный чувственный опыт Робинзона в основном предопределяет развитие его сознания и становление его как полноценной нравственной личности. Преимущественно этот опыт состоялся в период его островной жизни. Однако и в предыдущий период не случайно автор упоминает о том, что уже юный Робинзон не просто с благодарностью, но с чувством глубокой симпатии воспринимает дружеское и участливое отношение к себе и капитана, с которым он плавал в Гвинею, и в особенности, португальского капитана, спасшего его после побега из рабства. Своей симпатией к последнему он поделился со вдовой английского капитана. И автором снова очень не случайно будет упомянута такая частность, как то, что вдова «еще послала от себя португальскому капитану довольно кругленькую сумма в виде подарка за его гуманное и участливое отношение ко мне». То есть, совершенно в духе Просвещения – добродетель вознаграждается – Дефо таким образом акцентирует мысль о целесообразности такой заботы о себе, когда она одновременно оборачивается заботой и о других. В этом отношении весьма показательны слова португальского капитана, безусловно, очень положительного персонажа, пояснившего смысл своего великодушия относительно спасенного им Робинзона: «Спасая вам жизнь, я поступлю с вами так же, как хотел бы, чтоб поступили со мной, будь я на вашем месте».
Оказавшись на необитаемом острове и лишенный чьей-либо поддержки, Робинзон ощущает себя «несчастным существом, совершенно лишенным человеческого общества». Но благодаря случаю или Провидению соответствующая поддержка, можно сказать, от имени человеческой цивилизации, в виде корабля, севшего на мель недалеко от берега, все же была оказана, и Робинзон обзавелся необходимыми орудиями труда, без которых он не смог бы на диком острове создать необходимые условия для сохранения в себе как «естественного», так и «общественного» человека. Решающую роль при этом сыграл труд – постоянный, нелегкий, порой чрезвычайно тяжелый, но вместе с тем творческий труд, ибо он создает и совершенствует не только вышеупомянутые условия, но и во многом «творит» нового Робинзона. В этом «акте творения» автором значительное место отводится наряду с опытом человеческому разуму. Можно сказать, что опыт и разум взаимно дополняют друг друга. Вот что, к примеру, говорит о себе Робинзон по поводу строительства нового плота: «…умудренный опытом, я сделал его не таким неповоротливым, как первый, и не так тяжело нагрузил» (курсив наш – Ю.Г.).
Все чаще и внимательнее Робинзон прислушивается к голосу разума, который ко всему прочему помогает ему в главном – обретении душевного равновесия вплоть до того, что наступает время, когда он, «вняв голосу рассудка, начал мириться со своим положением». И, наконец, великим событием в островной жизни Робинзона явилось открытие им Библии. То самое «благоразумное и благочестивое» сознание героя не могло бы состояться за пределами такого события. Понятие подлинного блага раскрывается герою только в связи с регулярным чтением Священного Писания и последующими серьезными размышлениями по поводу прочитанного. Если учесть, что на страницах Библии в нравственных понятиях отложился, по сути, опыт человеческого общежития, социальный опыт человечества, подобное общение с ней естественным образом активно содействует восстановлению в нравственном сознании Робинзона тех самых социальных связей, которыми он когда-то так неосмотрительно пренебрег. Не случайно в той части текста, которая посвящена описанию начального периода жизни героя, автор дважды использует для параллели с ним библейский образ блудного сына. Теперь Робинзон с полным на то основанием мог сказать о себе следующие слова: «До того, как я попал на необитаемый остров, во мне не было ничего хорошего, ни малейшего сознания, кем я был или кем мне надлежало быть…, а чтобы сделать эту жизнь вполне счастливой, мне надо было постоянно помнить, как добр и милостив Господь, пекущийся обо мне». О стремлении героя восстановить в своем сознании оборванные кораблекрушением непосредственные связи с миром людей, человеческих, социальных отношений свидетельствует хотя бы, пусть и не без некоторой иронии, описание «меня с моим маленьким семейством, сидящим за обеденным столом» (курсив наш – Ю.Г.) .
Нравственная зрелость Робинзона наиболее очевидно заявляет о себе в его рассуждениях по поводу возможного вторжения дикарей-каннибалов на его остров: когда его чувство страха, жажда ответного насилия несколько поубавились, он задается весьма уместным для мыслящего человека вопросом, какое же он «имеет право брать на себя роль судьи и палача этих людей». Испытав своего героя таким образом и убедившись в его способности подобное испытание выдержать с честью, автор «дарит» ему спутника – дикаря Пятницу, и читатель знакомится с очередным вариантом приобщения «непосвященного» к христианским ценностям, соответствующим нормам социальной гражданской жизни, в которых легко угадывается присутствие духа Просвещения. Их глубокий и подлинно человеческий смысл раскрывается, в частности, в одном из тезисов просветительской программы Д. Локка: «Естественное состояние есть состояние свободы, но не своеволия, оно управляется законами природы, которым всякий обязан подчиняться: разум, открывающий эти законы, учит всех людей, что никто не имеет права вредить жизни, здоровью, свободе, имуществу другого». Остается лишь подчеркнуть, что фактически как будто ничем не ограниченная индивидуальная свобода, самой судьбой предоставленная Робинзону на острове, не только не оборачивается своеволием, но в полном соответствии с вышеприведенным тезисом будет использована им – по мере развития сюжета - для достижения добрых и взаимовыгодных отношений с Пятницей, затем с его отцом и испанцем, а позднее – с капитаном и его помощником, чье появление на острове знаменовало собой конец пребывания на нем героя романа. Причем героя не просто главного, но со всей очевидностью положительного для просветительского романа, поскольку условия, на которых определялись эти отношения, имеют немало общего с локковской идеей «общественного договора», и, насколько мы можем судить, такая аналогия обретает в книге далеко не случайный характер.
Использованная литература
1. Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000-2000: Учеб. пособие. Под ред. Л.Г. Андреева. М., 2001.
2. Западноевропейская художественная культура 18 века. Отв. ред. В.Н. Прокофьев. М., 1980.
3. История всемирной литературы. Т. 5, 1988.
4. А. Елистратова. Английский роман эпохи Просвещения. М., 1966.
|
| Категория: Гончаров Ю. В. | Добавил: Hamlet (04.06.2011)
|
| Просмотров: 609
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
| Статистика |
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
|